Всё плен. В Россию возвращается сталинская практика брать в заложники членов семьи

Несмотря на массированную цензуру, преследование и блокировку интернет-ресурсов, яркие критики и обличители военных и политических преступлений Путина все еще слышны российской аудитории. Для борьбы с ними система прибегает ко все более изощренным и преступным методам.

Недавно о приостановке публичной деятельности объявил Леонид Гозман, которого аудитория YouTube знает как политического аналитика. Но общественная карьера Гозмана началась гораздо раньше, в оффлайновые времена: сначала советник Гайдара, потом помощник Черномырдина, глава «Союза правых сил», управленец в РАО «ЕЭС» и «Роснано». Дальше — уход из официальной политики в несистемную оппозицию, много лет работы в СМИ, поддержка Украины, эмиграция, статус «иноагента», уголовное дело и заочный приговор. Казалось, что Гозмана ничто не остановит и он проведет за своей работой буквально всю жизнь.

А 3 октября 2024 года супругу политика, 72-летнюю Марину Егорову, задержали в Москве, куда она приехала читать курс лекций по психологии. Причем задержали на максимально экзотических основаниях: якобы за контрабанду культурных ценностей. Речь, конечно, идет не о сокровищах Людовика XIV, а о наборе семейного столового серебра — вилках и ложках, — которые Леонид Гозман решил взять собой за границу. Вот эти вилки якобы и представляют собой культурную ценность, а супруга политика теперь находится под домашним арестом за контрабанду в составе организованной группы.

Проще говоря, Марину Егорову взяли в заложницы, чтобы принудить ее мужа отказаться от участия в общественной деятельности.

Захват заложников, который двадцать-тридцать лет назад ассоциировался в основном с международным терроризмом, давно вошел в инструментарий государственных террористов. Одной из ключевых фигур недавнего обмена заключенными тоже был заложник — журналист Эван Гершкович. Весной 2023 года его взяли под стражу, обвинив в шпионаже, а вскоре Владимир Путин заявил, что хочет обменять его на Вадима Красикова — офицера российских спецслужб, отбывавшего пожизненный срок в Германии за убийство чеченского полевого командира. Гершкович давал Кремлю рычаги давления на американское правительство, поэтому его и использовали для катализации обмена.

Брать людей в заложники для обмена — это традиция чекистов, которая возникла задолго до Гершковича или, скажем, баскетболистки Бриттни Грайнер, дело в отношении которой также возбудили ради последующего обмена. Мы можем смело отмотать часы назад аж до брежневских времен и там обнаружить похожие операции — например, обмен Владимира Буковского на лидера чилийских коммунистов Луиса Корвалана.

Буковский, которого приговорили в 1972 году, к тому моменту более десяти лет участвовал в движении советских диссидентов; за свои взгляды он сам пострадал от карательной психиатрии, а потом много лет с ней боролся. Так что изначально он был не столько заложником, сколько узником совести. Но когда правозащитным группам на Западе удалось привлечь к преследованию Буковского достаточно большое внимание, в Кремле сообразили: неудобных режиму людей можно не только сажать в тюрьмы и психиатрические лечебницы, но и использовать как «обменный фонд» вместо западных разведчиков — которых еще пойди поймай. Это сразу нашло отражение в советском фольклоре:

«Обменяли хулигана

На Луиса Корвалана.

Где б найти такую бл*дь,

Чтоб на Брежнева сменять?»

Конечно, статьи УК, при помощи которых пополняется «обменный фонд», за годы изменились: при Брежневе сажали за «антисоветскую деятельность», в то время как режим Владимира Путина выбирает статьи по ситуации. Общим остается одно: иностранцев или видных диссидентов берут в заложники, чтобы выменять на кого-то важного для чекистов.

Уголовное дело в отношении супруги Леонида Гозмана выбивается из этой череды. Если Гершкович и Грайнер были нужны чекистам для достижения внешнеполитических целей — принудить западные страны к обмену, — то здесь мы имеем дело с сугубо «внутренним делом»: прямым давлением на известного российского общественного деятеля с большой аудиторией. Можно ли сделать вывод, что такой «внутренний» захват заложников теперь станет постоянным инструментом репрессивной системы и будет использоваться повсеместно — как это происходит в Беларуси?

На самом деле это уже произошло. Чтобы в этом убедиться, нужно вернуться в 2014 год, который в ретроспективе по многим причинам стал роковым не только для безопасности Украины, но и для российских граждан. Во-первых, в этом году по «делу Ив Роше» приговорили Олега Навального, брата Алексея. Этот приговор и сейчас, и тогда абсолютно всеми воспринимался как захват заложника и попытка надавить на видного оппозиционера, который только что при минимальном вложении средств получил каждый четвертый голос на выборах мэра столицы.

Во-вторых, аннексия Крыма и последовавшее за ней укрепление силового блока породили целые классы уголовных дел нового типа. Я часто привожу в пример огромные кластеры дел по статьям о государственной измене и шпионаже, которые стали массово возбуждать именно в посткрымский период. Но тогда же чекисты завели практику брать в заложники родственников крымскотатарских активистов.

Один из ярких ранних примеров — дело Хайсера Джемилева, сына советского диссидента, украинского депутата и одного из лидеров крымских татар Мустафы Джемилева. В отличие от других упомянутых мной людей, сына Джемилева назвать непричастным нельзя: за год до аннексии он по неосторожности застрелил человека. Но поскольку деяние было совершено на территории Украины, его должны были передать украинским властям.

Вместо этого российские чекисты вывезли Хайсера из Крыма в Краснодарский край, а сидел он в астраханской колонии — хотя Европейский суд по правам человека, решениям которого Россия была обязана подчиниться, требовал его передачи в Украину. Все эти манипуляции были затеяны с очевидной целью: оказать давление на лидера крымских татар, которому был запрещен въезд в Россию, из-за чего тот не мог видеться с сыном во время заключения.

Здесь придется подчеркнуть очевидное: стать заложником террориста может кто угодно, в том числе человек, совершивший преступление. И у него, как и у всех остальных, есть права, которые необходимо соблюдать.

Своего нынешнего пика практика «внутреннего» захвата заложников достигла к началу 2020-х, когда государственная машина, готовясь к войне, принялась зачищать все общественное пространство от диссидентов. Юрия Жданова, отца директора ФБК Ивана Жданова, приговорили к трем годам лишения свободы, чтобы дотянуться до сына, который на тот момент уже был в эмиграции из-за политического преследования.

Чеченские силовики взяли в заложницы Зарему Мусаеву, сыновья которой критиковали Рамзана Кадырова. Адвокат Игорь Сергунин, про дело которого я подробно писал в своей колонке на Republic, находится в обратной ситуации: заложницей стала его несовершеннолетняя дочь, которая лишилась единственного опекуна после того, как его задержали и поместили под стражу.

Важно напомнить, что главным фактором давления при захвате заложника является не сама неволя, а полная беззащитность перед террористом. Государство, не утруждающее себя соблюдением закона, может по своему усмотрению перевести заложника на более строгие условия содержания, возбудить новое дело и таким образом продлить срок заключения, подвергнуть пыткам, нанести тяжкий вред здоровью или попросту убить.

Зарема Мусаева, страдающая от диабета со множественными осложнениями, по закону должна быть освобождена по состоянию здоровья. Но чеченская медицинская комиссия заменила ее диагноз на более легкий, так что она остается в колонии — несмотря на то что уже не может ходить и передвигается только в инвалидной коляске. И с каждым днем заключения ее здоровье ухудшается.

Юрия Жданова содержали в камере без отопления в холодное время года. Чтобы не умереть от холода, пожилой мужчина на ночь обкладывался бутылками с горячей водой, которую нагревал кипятильником прямо в камере. Администрация колонии отказывалась выдать ему даже теплое одеяло.

Алексей Навальный, вернувшийся в Россию добровольно, следуя своим убеждениям, в итоге тоже использовался режимом в качестве заложника, которого подвергали все новым и новым пыткам, пока не убили — чтобы вынудить его соратников прекратить политическую деятельность.

Глядя на эту полосу государственного террора, можно сделать два наблюдения. Во-первых, несмотря на то что захват заложников практикуется уже много лет, в прошлом он был скорее чем-то исключительным, в то время как сейчас силовики прибегают к нему регулярно, без тени сомнений. При этом риски существенно увеличились, так что пребывание в учреждениях ФСИН для родственников общественных деятелей все больше напоминает плен ИГИЛ — хотя знак равенства между ними ставить пока рано.

Во-вторых, как и в случае со всеми остальными репрессивными инструментами, угроза захвата заложников постепенно распространяется на все более широкие группы граждан. Десять лет назад в заложники взяли брата молодого популярного политика, обладающего собственной политической структурой, неподконтрольными Кремлю источниками финансирования и широкой поддержкой среди избирателей.

Сегодня заложниками становятся родственники отдельных критиков власти, активистов, медийных личностей или даже работающие по их делам адвокаты, которых чекисты уже давно ассоциируют с доверителями. Становиться главным врагом режима больше не нужно, достаточно быть неудобным для власти и обладать выходом на достаточно широкую аудиторию.

Я думаю, несложно представить себе конечную точку этого пути, ведь наша страна однажды его уже проходила. Понятие «член семьи изменника», закрепленное в печально известной 58-й статье УК РСФСР — «контрреволюционной», — впервые появилось еще в приказах Троцкого. А после стало одним из символов сталинского террора, во время которого родственников «шпионов», «изменников» и «контрреволюционеров» регулярно отправляли в лагеря вместе с ними.

Но все же преследование родственников диссидентов в современной России носит несколько иной характер, по крайней мере пока. Эта практика все еще не стала по-настоящему массовой, а ее целью является не столько запугивание общества в целом, сколько давление на конкретных людей, которых режим идентифицирует как своих врагов. И несмотря на весь ужас происходящего, у России еще есть шанс избежать повторения самых черных страниц истории — по крайней мере, если действующий режим достаточно быстро прекратит свое существование.