Общество
В последнее время Высшая школа экономики неожиданно оказалась в центре политических конфликтов. Сначала стало известно, что её покидает известный политолог Александр Кынев — его нагрузку сократили. Затем из публикации «Голоса» стало известно о слиянии департамента политических наук с департаментом госуправления. Цель — повысить практикоориентированность: теперь со студентами будут работать политтехнологи, связанные с Кремлём. В упрек Кыневу поставили прошлогоднюю защиту диплома, в котором студент писал о Навальном. Следом о вынужденном уходе из ВШЭ сообщила сотрудник ЛССИ Елена Сироткина, исследующая протестные настроения молодёжи. Идущая в Мосгордуму (независимо, но в «команде Собянина») политолог Валерия Касамара поставила ей в упрёк «неправильную» анкету, которая должна была распространяться среди студентов ВШЭ. Одновременно стали известны подробности ухода из ВШЭ основателя российского отделения «Транспаренси Интернешнл» Елены Панфиловой: её просили дезавуировать расследование о московском вице-мэре Марате Хуснуллине. Мы ведь в «команде Собянина», и ВШЭ надо расширяться. Что всё это значит? ВШЭ больше не «либеральный университет»? За ней пришли? Разбирался Борис Грозовский.
Анекдот про «либо крестик снимите, либо трусы наденьте» существует в двух вариантах. В первом, более известном, говорится о Рабиновиче в бане. Второй, более подходящий к нашему случаю, — о батюшке в публичном доме.
В истории с НИУ ВШЭ на разных сторонах возведённых недавно баррикад задействовано множество умных и симпатичных людей, с которыми я участвовал в разных проектах и к которым испытываю огромное уважение. Поэтому должен сразу сказать, что в изгнании академических свобод из лучшего в социальных науках университета страны вижу не чей-то персональный злой умысел или вину, а скорее общую беду. «Праздник общей беды», как поётся в известной песне. Главные жертвы тут — российская наука и образование.
Радикализация протеста
Происходящее в ВШЭ нужно воспринимать на фоне радикализации протеста, заметной сейчас и в других социальных конфликтах. Очень решительно настроены северяне, обороняющие Шиес от московского мусора. Москвичи, участвовавшие в акции по вытаскиванию журналиста-расследователя Ивана Голунова из рук наркополицейских, фальсифицирующих уголовные дела, обиделись на главных редакторов нескольких медиа, призвавших не выходить на грубо разогнанный полицией несогласованный митинг. Мобилизация в поддержку Голунова была быстрой и активной, как и в случае протеста против использования сквера в Екатеринбурге для религиозных нужд. Жители Ингушетии горой встали против пересмотра границ с Чечней, теперь там раскручиваются массированные преследования местных. Неравнодушные москвичи чудом не побили друг друга, выясняя кто нужнее в Мосгордуме: политик Любовь Соболь или учредитель фонда помощи хосписам «Вера» Нюта Федермессер. К счастью, последней хватило мудрости, чтобы остановить использование властью своего имени в политических целях.
Неравнодушные москвичи чудом не побили друг друга, выясняя кто нужнее в Мосгордуме
Этой радикализации ещё недавно не было. Она стала результатом нескольких факторов. Граждане постепенно трезвеют — крымская идеологическая мобилизация сходит на нет. Повышение пенсионного возраста, 11-летняя стагнация экономики, снижение доходов населения не способствуют энтузиазму относительно положения дел в стране. «Жёлтая уточка» Медведева и прочие расследования постепенно охватывают все больше читателей и зрителей. Это знание хорошо лечит иллюзии, даёт понять, что основные бенефициары российского политического режима озабочены личным, а не общественным благом. А для значительной части интеллектуалов поворотным стало «дело Серебренникова». После него стало понятно, что коллаборация с авторитарным режимом может быть не только выгодной, но и опасной. А еще иногда позорной. Таков фон лета 2019, на котором события с ВШЭ воспринимаются иначе, чем если бы они происходили, например, на пару лет раньше.
Аксиоматика общей беды
Ликвидация в современной России академических свобод — процесс объективный, неумолимый, постепенный и пока неизбежный. Именно поэтому «назначать виновных» — не самое продуктивное занятие. Это общий тренд. Россия — очень несвободная страна. В несвободной стране не может быть свободных (то есть нормальных) университетов, тем более государственных. До недавнего времени уровень свобод в академической среде был выше, чем, например, в школе или в системе здравоохранения. Теперь ситуация выравнивается. Образования и науки почти не коснулись демонополизация и разгосударствление в 1990-2000-е. Финансируя эти сферы, государство хочет видеть в учёных и преподавателях бюджетников, а в руководителях учреждений образования и науки — почти госчиновников (неслучайно ректоры у нас теперь назначаются, а не избираются). «Мы вас содержим, и вы должны работать на нас», — фактически говорит власть, забывая, откуда поступают деньги в госбюджет.
В последнем Индексе Свободы Freedom House, отражающем реализацию в разных странах и территориях политических прав и гражданских свобод, Росия делит 173–174 места из 208. У нас 20 баллов из 100 (99–100 — Финляндия, Швеция, Норвегия, Нидерланды и Канада; 0–3 — Сирия, Туркменистан, Эритрея, Северная Корея). Политические права у людей фактически отняты; минимальный уровень гражданских свобод еще сохраняется. Множество африканских и азиатских стран значительно более свободны, чем мы сейчас. С начала века Россия плавно опустилась по уровню свободы из начала седьмого дециля в середину восьмого. Еще есть куда падать, но мы уже не слишком высоко: половина дистанции от частичной свободы начала 2000-х к максимальной несвободе за эти 20 лет пройдена. Для многих это осталось незаметным, так как ухудшение было плавным и сопровождалось ростом благосостояния тех, кто стал работать на поддержку политического режима.
Призыв «не назначать виновных» не означает, что мне хочется выписать администраторам ВШЭ индульгенцию на произошедшее, происходящее и будущее урезание академических свобод. Но надо понимать, что они делают это не по своей воле. С тех, кто находится в Северной Корее, спрос другой: ниже, чем с тех, кто живёт в свободных странах. При этом желательно не делать вид, что за колючей (хоть и дырявой) проволокой можно сделать не только чудо-оружие, но и Гарвард или MIT. Не стоит ждать от исследователей в китайских университетах хороших работ о механизме авторитарного правления или о концентрационных лагерях для уйгуров и других мусульман. Такие статьи китайские учёные пишут в западных университетах, и написав, редко возвращаются в Китай. До 2010-х годов российские университеты были более свободными, но теперь стремительно сдвигаются к «китайскому» состоянию (кстати, из крупных стран ниже нас в индексе свободы только Китай).
И еще: находясь в несвободной стране, закрывая исследовательские темы и направления, увольняя «оппозиционных» исследователей по требованию политических или эфэсбэшных кураторов, не стоит притворяться, что это ради «практикоориентированности» или по причине плохой проработки анкеты. Если вас взяли в заложники, вы можете отказаться совершать требуемые захватчиком действия (рискуя здоровьем), можете попробовать вступить с в переговоры или выполнить требуемое (под страхом наказания или в обмен на какие-то блага). Но не надо, находясь под дулом пистолета, вести себя так, как будто вы свободный субъект, руководствующийся собственной волей, а не этим самым пистолетом. Такое поведение выглядит смешно и нелепо. Либо крестик, либо трусики.
Университеты за решёткой
Университет предполагает передачу культуры, обучение интеллектуальным профессиям, проведение научных исследований и подготовку будущих исследователей. Практики (судьи, фармацевты, учителя) нужны при любом политическом режиме. Но вот исследования, особенно социальные, для авторитарных режимов опасны: они могут раскрывать людям глаза на истинное положение дел в стране. Вот почему в СССР экономисты занимались мифотворчеством; еще в большей степени это было характерно для политических наук и изучения общества. Вот почему в китайских университетах дело с естественными науками обстоит все лучше, а с социальными — неважно.
Университет не может существовать в тюрьме. Уже в средневековых университетах магистры самостоятельно определяли порядок своих трудов и занятий, выбирали деканов и ректоров, меняли правила проведения экзаменов. Невмешательство администрации в содержание исследований и преподавания — важная черта и «гумбольдтовских» университетов XIX века, и современных университетов. Степень автономии университетов в Европе измеряется по нескольким критериям (организационные, финансовые, управленческие и академические свободы).
В России эта традиция отсутствует. Петровская Академия решала лишь поставленные верховной властью задачи и не могла собирать статистические и этнографические сведения без высочайшего повеления, пересказывает Александр Марков выпущенную только что издательством НЛО книгу Игоря Дмитриева и Натальи Кузнецовой «Академия благих надежд»: «Единственным общепризнанным основанием существования Академии оказывалось участие в международных мероприятиях». Для преемников Петра I университеты тоже имели утилитарный смысл — удовлетворить потребность государства в просвещённых бюрократах и вооружить империю передовыми технологиями для ведения войн и поддержания экономической жизнеспособности. Российские университеты всегда считались государственными ведомствами. Кажется, ровно к этому пониманию мы сейчас и возвращаемся, хотя со времени указа Елизаветы об учреждении московского университета прошло 264 года.
Академическая свобода требует признания за студентом права выбора не только академических дисциплин, но и «жизненных форм», говорится в статье «Новый смысл старых понятий: академическая свобода и автономия университета» из книги «Философия свободы». Это «реализация индивидуальной способности действовать в соответствии с собственным представлением об истине». Но какая, к чёрту, свобода жизненных форм, если студентов отчисляют за сочувствие оппозиционным идеям, а полиция поддерживает добровольные дружины нацистского толка, борющиеся за то, чтобы на улицах Москвы было нельзя курить и выпивать?
Академическая свобода требует признания за студентом права выбора не только академических дисциплин, но и «жизненных форм»
«Первородный грех — быть неаутентичным, — говорит философ Ортега-и-Гассет в «Миссии университета». — Мы можем хотеть быть тем, чем мы стремимся быть, но недопустимо делать вид, что мы являемся тем, чем мы не являемся, позволять себе обманываться, прибегать к внутренней лжи». Притворство ведет к моральной деградации институтов. Но именно это в массовом порядке вынуждены делать российские университеты. Они притворяются, что занимаются наукой, фальсифицируя научные публикации. И притворяются, что являются университетами, то есть свободными организациями, занимающимися интеллектуальным трудом. Политический режим ужесточился до той степени, что не допускает существование автономных интеллектуальных организаций.
ВШЭ держалась до последнего. Но описанная выше радикализация протеста сделала чиновников очень нервными. Они больше не могут смотреть, как какие-то политологи исследуют особенности имитации выборов в российских регионах. Им не нравится, когда экономисты изучают, как обогащаются друзья политического руководства страны. Их бесит, когда финансисты показывают, как регулятор закрывает глаза на то, что владельцы крупного банка выводят из него средства, затем банк банкротится, а деньги вкладчикам выплачивает государство. Их раздражает, когда социологи исследуют мотивы участия молодежи в оппозиционном движении. У нас же госуниверситет! Госфинансирование! Какие такие исследования оппозиции? Какой такой авторитаризм, где вы нашли state capture? Официально мы демократия, вот и придерживайтесь этой позиции, товарищи учёные! Защищать академические свободы перед таким натиском очень непросто. Но если этого не делать, происходит вот что:
Образцовый университет
Чтобы понять, каким должен быть идеальный университет по версии чиновников, достаточно посмотреть на СПбГУ. Все новые тренды в организации жизни российских университетов в последние годы сначала опробуют там, затем они расползаются по университетам в провинции. Это alma mater политического руководства страны, которое поддерживает контакт с руководством «своего» университета. СПбГУ, безусловно, занимается наукой. Он расположен в самом европейском городе России, занимает 1-е место по популярности у иностранных студентов и неплохо зарабатывает на экспорте образования. И в то же время он абсолютно лоялен власти. Своего рода «китайский университет» в России — и такими должны стать все.
СПбГУ еще в 2013 запретил преподавателям давать письменные комментарии и экспертные заключения без разрешения ректората, обязал сотрудников уведомлять ректорат обо всех публикациях, о выполняемой по совместительству работе, а затем запретил и совместительство. В 2018 СПбГУ уволил антрополога Александра Панченко, написавшего не то экспертное заключение о пятидесятниках, какое было нужно следователям.
СПбГУ ведёт воспитательную работу со студентами. Студенткам, которые провели антисексистскую акцию с цитатами преподавателей, было рекомендовано воздержаться от высказываний. В декабре 2018 СПбГУ оштрафовал студентов за участие в акции «Он нам не царь»: «осознанно оказались на месте проведения массового мероприятия, зная, что оно носит несогласованный характер; нарушили морально-этические нормы поведения универсанта». Так прямо и говорят: «универсанта»! Университет наказал студентов за то, что они были оштрафованы судом, говорил тогда глава управления по работе с молодежью СПбГУ Владимир Савинов. Студент был наказан судом, а значит, недостойно представлял университет, повторял в том же случае глава этической комиссии СПбГУ Геннадий Богомазов. Двойное наказание за одно и то же этих воспитателей молодёжи не смущает.
На днях СПбГУ оштрафовал, а потом отчислил немецкого студента Лукаса Лаца. Проступок его таков: поговорил с челябинскими экоактивистами из движения СТОП ГОК и написал о них статью.
СПбГУ — образцовый университет, с точки зрения политических кураторов, теперь приставленных к каждому университету. Им совершенно непонятно, почему каждый университет не может действовать в том же духе. Особенно в наше напряжённое время, когда политическая обстановка обостряется, а незрелая молодёжь подвержена разным сомнительным идеям.
СПбГУ — образцовый университет, с точки зрения политических кураторов, теперь приставленных к каждому университету
На фоне описанного выше ВШЭ — «остров свободы». Но поддерживать такие условия с начала 2010-х становилось всё труднее и труднее, а с некоторых пор — и совсем невозможно. Выйти из годами создававшегося образа очень сложно. Тем более, что он в течение долгого времени был не только «имиджем», но и сутью ВШЭ. Но университет всегда много работал с правительством, помогая в выработке экономической политики. Настроения чиновников за последние годы сильно изменились, и это не могло не сказаться на ВШЭ как на основном консультанте правительства.
Сворачивание академических свобод
Зачистив политическое поле, власть пытается сделать интеллектуальное поле науки, экспертизы и образования столь же однородным. Гражданское общество в России начало оживать с начала 2010-х. Это был процесс, параллельный «закручиванию гаек» в политической и общественной жизни. И в академии: оказалось, власть больше не нуждается в услугах не очень лояльных экспертов и не готова их терпеть.
Ключевым эпизодом здесь была вынужденная отставка экономиста Сергея Гуриева с поста ректора РЭШ и его отъезд из страны в 2013 году. Гуриев играл очень важную роль в научном осмыслении российской экономической политики 1990–2000-х годах (см., например, доклады ЦЭФИР 2000–2013 гг.), в выработке этой политики, да и вообще в интеллектуальной общественной жизни страны. В 2013 году для либерально настроенных учёных было шоком понять: власти важнее «додавить» людей, когда-то по мелочам сотрудничавших с Михаилом Ходорковским, а не сохранить рядом с собой человека, готового подсказывать, как правильно выстраивать экономическую политику. До изгнания Гуриева ещё можно было надеяться, что за людьми, создающими весомое общественное благо, сохранится возможность свободного высказывания, а между властью и обществом возможен консенсус в понимании общественного блага. После него думать так было бы глупой самонадеянностью.
До изгнания Гуриева ещё можно было надеяться, что за людьми, создающими весомое общественное благо, сохранится возможность свободного высказывания
С 2013 года подобных изгнаний было много. Политолог и журналист Кирилл Рогов был вынужден прекратить сотрудничество с РАНХиГС и ИЭП имени Гайдара после публикации одного из докладов в European Council on Foreign Relations (2015). Иркутского историка и краеведа Алексея Петрова уволили из университета в 2016-м. Антрополога Александра Панченко из СПбГУ — в 2018-м. В Красноярске в 2017 году убрали из университета философа и культуролога Михаила Константинова, показавшего студентам фильм ФБК о Дмитрие Медведеве. Историка Андрея Зубова выгнали из МГИМО за статью об Украине (и «по совокупности»). Историка Кирилла Александрова лишили степени за диссертацию о власовцах.
Социолога Анну Алимпиеву выгнали из БФУ в Калининграде за активизм. Политолог и журналист Глеб Яровой, создатель проекта «7х7 Карелия», был под смешным предлогом изгнан из университета в Петрозаводске. 70-летним самарским профессором-правоведом Евгенией Трещевой занялось ФСБ после её споров с бывшим губернатором. Философа Олега Клюенкова уволили из университета в Архангельске за поддержку ЛГБТ-сообщества. Американского финансиста Кендрика Уайта убрали с поста проректора в университете Нижнего Новгорода за то, что повесил на стенах фотографии американских учёных. Увольнение объяснили просто: «время сейчас такое».
Таких случаев по всей стране десятки. До какой степени российские университеты уже превращены в учреждения казарменного типа, показывает история преподавателя журналистики УрФУ Любови Третьяковой. Её уволили за запись в соцсетях, сделанную одним из её студентов, который критиковал армейские порядки в университетском общежитии. А какой степени достигла интеграция ФСБ и университетов, показывает, например, история арабского студента Махди Алсаади, которого не только отчислили из Пермского университета, но и запретили въезд в Россию до 2053 года.
Неудивительно, что на этом фоне ВШЭ казалась (и была) островком академических свобод. Как в части свободы исследований, так и в части управления студентами. Нынешний этап радикализации протеста делает её дальнейшее существование в этом качестве невозможным. Что бывает с университетами, которые придерживаются независимой политики, показывает история с ЕУ СПб. Но ЕУ — маленький негосудаственный университет, а ВШЭ — большой государственный. ВШЭ не может позволить себе того, что позволяет ЕУ.
Метаморфозы
Российский сценарий сворачивания свобод предполагает медленное, «в час по чайной ложке», развитие событий. «Патриоты» и спецслужбисты всегда считали Вышку «пятой колонной», а особенно в период политических обострений (например, во время протестов 2011–12 годов). Тогда ВШЭ, в том числе Валерию Касамару, довольно сильно критиковали за либерализм. Еще в марте 2011 Ярослав Кузьминов был готов к публичному дебату с «известным блоггером» Алексеем Навальным о системе госзакупок. Но до 2014 университету удавалось совмещать дружбу с политическими лидерами страны и относительную свободу исследований, в которых деятельность этих лидеров может критиковаться. Например, профессор политических наук Сергей Медведев, которого в 2013 году Путин назвал «придурком» за идею передать Арктику в международное управление, работу в ВШЭ сохранил.
Крымско-донбасское обострение увеличило число активных противников политического режима и сделало их нетерпимыми для власти. С этого момента процесс очевидным образом ускорился. Напомним некоторые вехи.
В 2014 году Наблюдательный совет ВШЭ возглавил Вячеслав Володин (в 2016 году его сменил Сергей Кириенко). «Я усилил присутствие государства в Вышке собственными руками», — говорил тогда Ярослав Кузьминов. Весной 2014 года ректор ВШЭ стал готовиться к выборам в Мосгордуму и летом 2014 в неё прошел. С этого момента усилилось сотрудничество ВШЭ с московской мэрией, единороссами; Кузьминов стал членом Центрального штаба ОНФ и сопредседателем (с Вячеславом Лысаковым) московского штаба. Университет вне политики?
Кузьминов стал членом Центрального штаба ОНФ и сопредседателем московского штаба. Университет вне политики?
Тогда же факультет коммуникаций, медиа и дизайна возглавил Андрей Быстрицкий (опытный и лояльный медиа-менеджер — руководил «Маяком» и «Голосом России», работал в руководстве ВГТРК и Euronews), а либеральный журналист и исследователь Анна Качкаева была отодвинута от управления факультетом. Сделано это было элегантно: два подразделения сливаются в один мегафакультет; в процессе можно усилить позиции нужных людей, других «задвинуть поглубже», а совсем нежелательных — выдавить. Факультет потерял часть привлекательности для студентов (впрочем, это характерно и для российского высшего образования в целом: оно сильно отстало от времени). Примерно то же происходит сейчас с политическим департаментом, который сливается с департаментом госуправления.
В конце 2014 пост проректора ВШЭ покинул Константин Сонин, спустя полгода ставший профессором Чикагского университета. Обосновывалось это «сокращением центрального аппарата управления ВШЭ», но причины были откровенно политическими: Сонин публично и жёстко критиковал внешнюю и внутреннюю политику России-2014, «контрсанкции» и действия ЦБ, пытавшегося удержать рубль от падения.
В мае 2015 «иностранным агентом» стал фонд «Либеральная миссия», возглавляемый «душой ВШЭ» — Евгением Ясиным. Вскоре ошибку исправили, но с тех пор фонду приходится стараться все меньше ассоциироваться с ВШЭ, чтобы не навлекать гнев властей. Примерно тогда же ВШЭ покинули другие критики российской политики — Сергей Алексашенко и Владислав Иноземцев.
Год назад из ВШЭ ушла Елена Панфилова, основатель российской «Транспаренси Интернешнл», в Вышке руководившая Лабораторией антикоррупционной политики. Подробности стали публичными только сейчас: Панфилову просили дезавуировать одно из расследований, посвящённых московскому вице-мэру Марату Хуснуллину (первое см. тут, а второе — здесь): ВШЭ надо расширять кампус, а вы нападаете на главного по недвижимости. Потом претензии возникли к Летней антикоррупционной школе. В итоге Панфилова ушла из ВШЭ, прекратила сотрудничество с вузом и «Транспаренси». Лаборатория существует, но политической коррупцией заниматься перестала. Теперь ВШЭ снова расширяется, правительство собирается выделить ей 9,4 млрд рублей на покупку зданий.
Из записи Панфиловой следует, что в её случае внешнего давления на ВШЭ не было: скорее, «крамолу» вычистили «свои». Не исключено, что в этом, как и в увольнении Кынева, участвовали сотрудники Института политических исследований, помогающие Кузьминову (а теперь Касамаре) вести избирательную компанию в Мосгордуму и там работать. По сути, это использование институционального ресурса для ведения политической деятельности, констатирует Панфилова. О конкретных детали этого информационно-аналитического сопровождения рассказала бывший студент ВШЭ Юлия Архипова. В России такая практика считается обычной, не выходящей за рамки нормы (сотрудники госуниверситета помогают своему руководителю заниматься политикой и GR), а в мире — политической коррупцией. На выборах в Мосгордуму Касамара будет соперничать с Ильёй Яшиным, и первыми своими выступлениями она стремится расположить к себе скорее пенсионеров, чем молодой электорат. Касамара обвинила Яшина в предвыборной агитации против неё и назвала его «убогой персоной», потребовав прекратить распространение негативных сведений о том, что её поддерживает «Единая Россия». Но избирательная комиссия Красносельского района Москвы Касамаре отказала.
В России такая практика считается обычной, а в мире — политической коррупцией
Времена стали ощутимо менее терпимыми. Теперь вообразить себе диспут Кузьминова и Навального в стенах ВШЭ невозможно. В мае 2019 года Кузьминов получил правительственное назначение на новый пятилетний срок в ВШЭ (ректор ВШЭ не избирается, а назначается с 2014 — это было условием вхождения в программу «5–100»). Очевидно, государство требует от «интеллектуальной корпорации» ВШЭ (определение Кузьминова) новой степени интеграции с системой власти. Корпорация должна стать госкорпорацией.
Время в ВШЭ течёт замедленно по сравнению с остальной Россией, но все-таки течёт, писал недавно философ Алексей Глухов. Кажется, что это островок нормальности: идеология сведена к минимуму, люди уважительно относятся друг к другу. Но ВШЭ — на самом деле не остров, а окружающая её страна давно перешла границу нормы и не-нормы и дрейфует в печальном направлении дальше. В авторитарных государствах не бывает независимых от них университетов. Относительно свободный вуз в утратившей свободу стране становится аномалией, и ему приходится меняться вслед за ней.
Последние события
В июне 2019 было отменено выступление Любови Соболь из ФБК, а год назад — Максима Каца. «Университет вне политики» — зато в нём могут выступать Дмитрий Песков и Владимир Жириновский. Учебный проект, организующий ток-шоу, в котором должна была выступать Соболь, закрыт. Кузьминов объяснил это тем, что студенты сами формировали редакционную политику программы, тогда как этим должно заниматься руководство факультета: «Вы что, считаете, что мир реальных медиа устроен как-то по-другому? Они же должны готовиться к тому, чтобы быть журналистами» (но согласно закону о СМИ, редакционную политику определяет именно редакция, а не учредитель). Кстати, Песков выступал в этом же ток-шоу, его появление проходило в режиме спец-операции. Преподаватели факультета извинялись перед студентами, когда по требованию Пескова пришлось удалить интервью с сайта.
Подготовленное в кулуарах слияние политического департамента с департаментом госуправления должно сделать первый «более практико-ориентированным и более нацеленным на запрос завтрашнего дня», говорит Касамара. Это вполне правомерное высказывание. В китайских университетах нет политологии в её западном понимании. Если в стране нет публичной политики, то нет и запроса на её изучение, заметил Сергей Медведев на встрече со студентами. А консультирование органов власти нужно всегда. Ориентацию на практику в западных университетах понимают иначе, чем у нас: это не обучение правилам работы российской бюрократии, не воспитание сервильности (умения обслуживать власть), а изучение политической науки. Сделать выпускников политфака более привлекательными для государственных работодателей — значит сделать их не слишком способными к академической карьере. Конечно, ориентировать подготовку политологов на практику будущей работы нужно. Но это должна быть практика работы в международных организациях, а не в российском госаппарате (как это можно начать делать, см. здесь).
Сделать выпускников политфака более привлекательными для государственных работодателей — значит сделать их не слишком способными к академической карьере
Департамент госуправления учит именно работе в госорганах и с госорганами — с такими, какими они на данный момент являются. Там регулярно организуются «студенческие проекты в интересах органах исполнительной власти»; студенты знакомятся с госорганами, где им предстоит работать. Теперь и политологи будут направлены в это русло. Повысить практикоориентированность предполагается за счет приглашённых ИПИ специалистов, связанных с ЕР и Кремлём. В ВШЭ придут замсекретаря генсовета «Единой России» и бывший сотрудник администрации президента Алексей Чеснаков, который, в частности, занимался ДНР. Будут преподавать Олег Игнатов, замдиректора Центра политической конъюнктуры, работавший в аппарате «Единой России», и патриотически настроенный философ Вячеслав Данилов. Чесноков благодарил за приглашение преподавать в ВШЭ Кузьминова и Касамару и отмечал, что будет готовить будущих экспертов работать с лицами, принимающими политические решения.
Сокращены курсы, которые вёл Александр Кынев, ведущий специалист по политической регионалистике, и в уже цитированном интервью Касамара рекомендовала ему не возмущаться, а узнать, «что у него не так, что ему надо сделать, чтобы было так». Это не очень правильный способ увольнения одного из лучших российских политологов.
Множество других преподавателей и курсов остаются на своих местах. Было бы совершенно неверно сказать, что департамент разгромлен, «пропал калабуховский дом». Но ряд «оппозиционных» политологов из него уходят, их заменяют на дружественных Кремлю. Руководство департамента даже находит в объединении «плюсы». Изменения и здесь имеют постепенный характер (пока магистерская программа не затронута).
Была вынуждена покинуть ВШЭ и сотрудник Лаборатории сравнительных социальных исследований (ЛССИ) Елена Сироткина. Механика здесь примерно та же, что и в истории с Кыневым: Касамаре не понравилась анкета, на которую Сироткина просила отвечать студентов. Исследование Сироткиной посвящено мобилизации участников протестного движения (на примере сторонников Навального); анкетирование — один из инструментов исследования. «Мы никому не желаем оказаться в ситуации такого выбора, в котором оказалась Лена и наш коллектив», — написала сотрудник ЛССИ Вероника Костенко. А Сироткина рассказывает, что администрация ВШЭ потребовала, чтобы её исследование не было никак связано с ВШЭ: им недовольны «компетентные органы».
Полная версия анкеты, прежде распространявшаяся в соцсетях, сейчас недоступна. Ряд вопросов из анкеты, воспроизведенные соратниками Касамары в комментариях к её записи, имеют тенденциозный, «формирующий» характер. Но не очень удачная анкета — это не повод увольнять из ВШЭ талантливого учёного (первый проректор ВШЭ Вадим Радаев утверждает, что Сироткина уволилась сама, а никакого давления не было).
«Формирующие» вопросы влияюют на предполагаемый ответ респондента, провоцируют его. Такими вопросами грешат многие российские социологи и политологи. Если довести до крайности, то яркий пример такого вопроса — «Перестали ли вы пить коньяк по утрам?» В политических исследованиях удержаться от формирующих вопросов непросто, а полностью их избежать — едва ли возможно. Проблема в том, что власть ничего не имеет против формирующих вопросов, заданных её сторонниками. А вот если ты сторонник Навального и исследуешь протестные настроения (задавая вопросы исходя из своего понимания ситуации); если ты исследуешь политизацию молодёжи, и твоя анкета сама работает на её политизацию, — то делать это в стенах российского госуниверситета становится невозможным.
Под дулом пистолета
После задержания вышкинских студентов на митинге в поддержку Ивана Голунова Ярослав Кузьминов напомнил, что ВШЭ никогда не наказывала студентов за проявление гражданской позиции, но добавил: «Выход на несанкционированную акцию — это ошибка. Она перевела дело из объединения с государством (а все позитивные, устойчивые изменения в России начинались только в коалиции с государством, а не через революцию) в демонстративное противостояние всему государству. Давайте помнить, что отказ от сотрудничества с властью укрепляет во власти позиции тех, кто может только давить».
Здесь важно буквально каждое слово: 1). наказывать не будем (видимо, кто-то требует, чтобы ВШЭ вела себя примерно как СПбГУ и прочие), 2). но несогласованных акций университет не одобряет, 3). не надо противостоять государству, только в сотрудничестве с ним можно сделать что-то хорошее (но можно ли не противостоять такому государству? Можно ли сделать что-то хорошее, сотрудничая с ним, и какой ценой? Это открытые вопросы, а не аксиомы), 4). радикализация протеста усиливает в «борьбе башен» ту, что считает, что протест «можно только давить».
Не может быть никаких сомнений, что пп. 1 и 4 отражают сильное давление, под которым находится Вышка. А пп. 2 и 3 — очередную попытку уговорить свободомыслящих студентов и исследователей, что они должны оценить мужество менеджмента ВШЭ, противостоящего этому давлению, и наступить на горло собственной песне. Но говорить это надо властно и убедительно. Поэтому Кузьминов рационализирует свою готовность сотрудничать с властью (сотрудничество возможно, если ты соглашаешься играть по её правилам) через концепцию «всё хорошее в России от сотрудничества с государством», в которую сам наверняка не верит.
Диалог с государством невозможен по простой причине: само государство на протяжении многих лет тщательно выкорчевывало институты представительной демократии, которые позволяют такой диалог вести. Выборы, самоуправление, референдумы, конкуренция политиков — всего этого нет. Какое сотрудничество? Возможны только закулисные переговоры (как в случае с Голуновым) и попытки «сделать хорошее» исподтишка, когда государство использует агентов гражданского общества для повышения своей репутации.
Диалог с государством невозможен по простой причине: само государство на протяжении многих лет тщательно выкорчевывало институты представительной демократии
Вопросы коллаборации с авторитарными режимами и ответственности коллаборантов очень важны и сложны. У данного текста нет задачи их обсуждать. Я уверен, что в подавляющем большинстве случаев администраторы ВШЭ стремятся не «причинить зло», а минимизировать зло, к совершению которого их принуждают. Наверняка другие на их месте постарались бы превратить ВШЭ в МГИМО, РАНХиГС, «Плешку», Финансовый университет или МГУ во много раз быстрее. Наверняка администраторы ВШЭ «упираются до последнего» и сдают бастионы только тогда, когда нет сил их дальше оборонять. Но это не повод называть зло добром и его оправдывать, или делать его от своего имени, не повод утверждать, что бастионы сдаются добровольно. Это не повод идти в Мосгордуму от «команды Собянина».
Идя на вынужденное сотрудничество с авторитарным режимом, очень важно не переусердствовать, не заставить себя поверить, что режим, раз уж я с ним сотрудничаю, не такой уж и авторитарный. Если вас взяли в заложники и к виску приставили пистолет — найдите возможность, подайте нам знак, мы это запомним, — примерно об этом студент Никита Понарин просил руководителя бакалаврской программы «Политология» Илью Локшина. Проблема в том, что по условиям игры в авторитарных обществах подать такой сигнал невозможно: раздастся выстрел.