Кто первый моргнёт. Последние дни СССР и Германии перед неизбежной войной

К началу войны, разразившейся 22 июня 1941 года, Сталин и Гитлер двигались постепенно, причем каждый из них не сомневался, что другой тоже готовится к нападению. Фюрер и генсек не доверяли друг другу и не сомневались, что германское нападение на СССР или советское нападение на Германию рано или поздно случится. Каждый из диктаторов хотел упредить своего недолгого друга и потенциального и опасного противника.

Хорошо известно, что Гитлер окончательно решил претворить в жизнь план «Барбаросса» после визита Вячеслава Молотова в Берлин в ноябре 1940 года, когда стороны не смогли договориться о дальнейшем разделе сфер влияния. Гитлер решил, что отдать Сталину Финляндию, Болгарию и особенно Румынию с ее нефтепромыслами, равно как и контроль над Черноморскими проливами, будет слишком щедро. Как вспоминал генерал-полковник Гейнц Гудериан, выдвинутые Молотовым экспансионистские требования убедили Гитлера в неизбежности войны с Россией: «Из визита Молотова и хода переговоров Гитлер сделал вывод, что война с Советским Союзом рано или поздно неизбежна. Он неоднократно описывал мне ход берлинской встречи. Он не раз рисовал мне ход берлинских переговоров, и эту версию я здесь привел. Правда, по этому вопросу он разговаривал со мной впервые в 1943 году, но и в дальнейшем он неоднократно повторял мне то же самое, всегда одними и теми же словами. У меня нет никакого резона полагать, что то, что он мне говорил, не было его мнением в период переговоров».

Но точно такой же вывод после переговоров в Берлине сделали Молотов и Сталин. Разница была только в сроках. Гитлер полагал, что Сталин может напасть на Германию еще в 1941 году, о чем фельдмаршал Герд Рундштедт сообщил своему начальнику штаба генералу Гюнтеру Блюментриту: «Гитлер заявил, что он не намерен ждать, когда русские будут готовы к нападению, и опередит эту опасность с Востока ради защиты Германии и всей Европы. Он считал, что русские нападут на Германию в 1941 году».

Сталин же верил сводке военной разведки от 20 марта 1941 года о том, что «наиболее возможным сроком начала действий против СССР будет момент после победы над Англией или после заключения с ней почетного для Германии мира». Поэтому Гитлер торопился с осуществлением «Барбароссы». Сталин предполагал, что германское вторжение на Британские острова произойдет летом 1941 года, и в любом случае вермахту понадобится несколько месяцев на то, чтобы сломить сопротивление британской армии. Учитывая неизбежные при этом большие потери, особенно в бронетехнике и авиации, а также расход горючего и других ресурсов, даже успешная операция по захвату Британских островов в 1941 году не позволила бы Гитлеру в том же году напасть на СССР. Поэтому Сталин не торопился с нападением на Германию, считая, что у него есть в запасе еще все лето и осень 1941 года.

11 марта 1941 года был готов очередной план развертывания Красной Армии на Западе, который предусматривал нанесение главного удара на юго-западном направлении. На этом плане, как раз в разделе, посвященном юго-западному направлению, сохранилась резолюция заместителя начальника Генштаба генерал-лейтенанта Николая Ватутина: «Наступление начать 12.06», т. е. 12 июня.

Конечно же, не Ватутин, а сам Сталин определял, когда следует напасть на Германию, просто прибавив 3 месяца к дате составления плана. Однако срок 12 июня не был выдержан, так как не успели подвезти к границе все войска и необходимые запасы. Поэтому план превентивного удара от 15 мая 1941 года, разработанный советским Генштабом, ориентировался на нападение на Германию в середине июля, причем исход боев должен был решиться уже через 40 дней операции.

По свидетельству начальника Генштаба генерала армии Георгия Жукова, концентрацию германских войск у советских границ, которая стала заметна с весны 1941 года, Сталин объяснял тем, что Гитлер боится советского нападения: «Они боятся нас». 14 июня последовало заявление ТАСС, уверявшее весь мир, что Германия так же строго соблюдает пакт о ненападении, как и СССР, и слухи о войне между двумя странами лишены оснований. Оно было ответом на дезинформационную статью Геббельса в германском официозе 13 июня, намекавшей на скорую высадку в Англии и призванную создать впечатление, что сосредоточение германских войск у советских границ призвано лишь отвлечь внимание противника от основной цели – Британских островов. На несколько дней Сталин этой дезинформации поверил.

16 июня 1941 года британское правительство, используя сверхсекретные данные операции «Энигма» по взлому кодов вермахта, предупредило Сталина о том, что на советских границах сосредоточено 115 германских дивизий, что соответствовало действительности, и что подготовка нападения на СССР вступила в заключительную фазу. Но Сталин счел это британской дезинформацией, призванной вовлечь СССР в войну с Германией. Советская разведка сильно завышала силы Германии, полагая, что силы вермахта насчитывают около 300 дивизий (в действительности – только 209) и что у советских границ уже 1 июня было сосредоточено 120-122, включая 14 танковых и 13 моторизованных (в действительности в тот момент на советских границах было сосредоточено 58 германских дивизий, включая 2 танковых и 1 кавалерийскую, а моторизованных дивизий не было вовсе, так как они, вместе с основной частью танковых дивизий перебрасывались в последние 10 дней перед нападением). Сталин, вероятно, считал, что Гитлер для нападения на Советский Союз сосредоточит значительно больше половины всех имевшихся у него дивизий, и поэтому верил, что у Красной Армии есть еще время для превентивного удара.

Попытаемся проследить, что думали советские люди о возможности войны с Германией в последние три недели перед ее началом. Для этого воспользуемся дневниковыми записями, датированными периодом с 1 по 21 июня 1941 года и опубликованными на сайте «Прожито.ру».

1 июня 1941 года писатель Михаил Пришвин, настроенный в тот момент довольно прогермански, записал в дневнике: «Политическое положение: Америка знает, что после поражения в Европе будет революция и господином положения станет СССР, как «третий смеющийся». Но почему же, зная это, Америка поощряет Англию продолжать войну? Не потому ли, что мысль не мыслит и действует только сила вещей». А 3 июня он отметил «блестящие и трагические победы немцев <зачеркнуто: вызывают восхищение такое же> как борьба индейских племен с цивилизаторами. И не только это похоже по внешности, но и по существу: там и тут выступает сила рода в своем простом существе: жить хочется — умирать надо (помирать собирайся — рожь сей). В здоровой крови пульсируют простые слова: жить хочется — умирать надо». В тот момент Пришвин о войне с Германией как будто не думал. Но 5 июня отношение писателя к немцам уже настороженное: «Слухи о том, что Гитлер жмет, что кто-то в правительстве (советском. – The Insider) за войну, кто-то против. (Воевать — значит начинать революцию в Европе, не воевать — сдаваться немцам на мирную эксплуатацию страны как колонии.)».

3 июня командующий 1-й Краснознаменной армией на Дальнем Востоке генерал-лейтенант Андрей Еременко записал в дневнике: «Получил телеграмму: отправить 180 танков Т-26 в города Армавир и Пятигорск с водительским составом. Приказано принять самые строгие меры маскировки при их отправке. Погрузка только ночью, танки обшить досками в виде ящиков, людей одеть в гражданскую одежду. Отправка 6 июня».

4 июня 1941 года сын Марины Цветаевой Георгий Эфрон отметил в дневнике: «Каково же будущее Франции? Думаю, что там будет коммунистическая революция, но когда, я право не знаю. Видимо, когда СССР вступит в игру». Как раз 4 июня Политбюро приняло постановление о формировании к 1 июля 1941 года в составе Красной армии 238-й стрелковой дивизии Средне-Азиатского военного округа, «укомплектованной личным составом польской национальности и знающими польский язык». Такую дивизию имело смысл формировать заранее только в том случае, если Советский Союз собирался ударить первым и вторгнуться в Германию через территорию Польши. Если бы сталинский блицкриг удался, Франция теоретически могла бы оказаться в зоне советского влияния.

8 июня студент из Смоленска Арсений Державин записал в дневнике: «В городе проходят учения по борьбе с парашютным десантом. Нынче всё это делается особенно серьезно и строго. Да и не мешает: обстановка кругом напряженная». В не так далеко расположенном от западной границы Смоленске напряжение уже чувствовалось.

15 июня начальника штаба 228-й стрелковой дивизии в Жмеринке майор Петр Тюхов записал в дневнике: «Получена телеграмма о выступлении 228 сд в район Дубно, что было предвестником войны с Германией». В данном случае майор, ставший во время войны генерал-майором, не ошибся, но нет уверенности, что запись не сделана задним числом, уже после начала войны. После заявления ТАСС от 14 июня советские войска ускоренно перебрасывались на Запад, так как ожидалось скорое германское вторжение в Англию, а момент после высадки немцев на Британских островах был бы идеальным для начала советского наступления.

Некоторые простые советские люди, привыкшие не верить заявлениям властей, решили, что раз заявление ТАСС отрицает возможность скорой советско-германской войны, значит, в действительности такая война может скоро начаться. 16 июня 13-летняя школьница из Ялты Зоя Хабарова записала в дневнике: «Я с мамой поругалась. А она только и говорит: видишь, затемнение в городе, наверное, война будет. И чего они только и твердят о войне?»

16 июня Клавдий Попов, бывший офицер эстонский армии, а в тот момент – пенсионер, живущий в Таллинне, наблюдая депортацию населения Эстонии, сделал вывод о приближении войны: «Война разгорается. Дикие люди. Отправляют людей в товарных вагонах. Эти знаменитые вагоны были раньше с надписью «8 лошадей, 40 человек» — что-то в этом роде...»

17 июня советский артиллерийский офицер Иван Кузнецов, находившийся в Литве, отметил в дневнике: «Завтра выезжаем на полевое учение, но мне кажется, что это учение пахнет порохом. Только никто почему-то ничего конкретного говорить не хочет, ни Белов, ни Петров, но по тону разговора того и другого нужно понимать так…» А 18 июня бодро добавил: «Теперь у меня уже сложилось определенное мнение (хотя начальство и не говорит), что пахнет в воздухе порохом. Ну, что ж, не привыкать нюхать порох, 3 раза нюхал и четвертый понюхаем». Кузнецов явно не представлял в тот момент, что война начнется с разгрома Красной Армии. Но уже 19 июня с удивлением отметил: «Все дивизии вышли в лагерь без боеприпасов. Сейчас начинают требовать подвоза. Спрашивается, почему это нельзя было организовать раньше?»

А вот художника Евгения Лансере заявление ТАСС успокоило. 16 июня он с облегчением написал в дневнике: «Накапливавшиеся было доказания скорой войны (какие-то докладчики: «время нам самим не дожидаясь перейти в наступление»), бомбоубежища, мобилизации и т.д. (до 15 никаких разговоров даже не может быть о лесах для картин) — после опровержения ТАСС, что у нас с немцами наилучшие отношения, — успокоились; собираемся достраивать дачу...»

Гром грянул 18 июня, когда нарком госбезопасности Всеволод Меркулов сообщал Сталину, Молотову и Берии: «По имеющимся в НКГБ СССР данным за последние дни среди сотрудников германского посольства в Москве наблюдается большая нервозность и беспокойство в связи с тем, что, по общему убеждению этих сотрудников, взаимоотношения между Германией и СССР настолько обострились, что в ближайшие дни должна начаться война между ними. Наблюдается массовый отъезд в Германию сотрудников посольства, их жен и детей с вещами. Так, за время с 10 по 17 июня в Германию выехало 34 человек…

Среди низшего персонала посольства из числа германских подданных проявлялось открытое недовольство тем обстоятельством, что ответственные сотрудники посольства отправляют свои семьи и имущество в Германию, но не дают указаний низшим служащим, как должны поступить последние.

В связи с этим 12 июня с. г. состоялось собрание обслуживающего персонала, на котором было объявлено о необходимости приготовиться к отъезду.

Сообщение ТАСС от 13 июня с. г. было встречено многими сотрудниками посольства с удовлетворением и расценивалось как признак урегулирования взаимоотношений между СССР и Германией. Однако наступившее кратковременное успокоение 14 июня с. г. вновь сменилось возбужденностью и растерянностью и поспешными сборами к отъезду в Германию.

14 июня с. г. в Германию выехал германский авиационный атташе Ашенбреннер, забрав с собой все имущество, в том числе легковой автомобиль.

В тот же день в Берлин выехал советник посольства Вальтер с каким-то специальным поручением.

Наряду со сборами к отъезду сотрудников посольства производятся спешная отправка в Германию служебных бумаг и сжигание части их на месте.

15 июня с. г. германский военный атташе Кестринг и его помощник Шубут в течение всего дня разбирали свои дела и сжигали документы. Сжиганием документов уже в течение нескольких дней заняты инспектор авиационного атташата Тадтке и секретарь этого атташата Радазевская».

НКГБ располагало агентурой среди сотрудников германского посольства и буквально нашпиговало территорию посольства прослушивающей аппаратурой. Сомнений не могло быть – в ближайшие дни Германия начнет войну против СССР. Для дезинформации еще можно было отозвать из посольства несколько дипломатов, особенно из числа сотрудников разведки, но не было никакого смысла жечь посольский архив. В тот же день, 18 июня, Сталин принял в кремлевском кабинете Тимошенко и Жукова. Точной даты германского нападения они не знали, но было ясно, что оно должно последовать в ближайшие дни, не позднее недели. За это время было нереально завершить сосредоточение войск, а также горючего, боеприпасов и других предметов снабжения, чтобы начать запланированное на середину июля советское наступление.

Оптимальным вариантом было бы приказать частям прикрытия занять боевые позиции на границе и обеспечить их горючим и боеприпасами, а основные силы приграничных округов срочно отвести к линии государственной границы, существовавшей до 17 сентября 1939 года, и занять построенную там линию укрепленных районов. Интересно, что именно такую стратегию предлагал в своем дневнике один из советских офицеров, не сомневавшийся в близости германского нападения. 17 июня заместитель начальника отдела МПВО (Местной противовоздушной обороны) НКВД Латвийской ССР в Риге Тарас Марченко записал в дневнике: «Жить хочется. Все удобства человеческие налицо.

Но кажется, что мирной передышке пришел конец или вернее приходит конец. Вся обстановка, спешка говорят за то, что война неизбежна и в первую очередь с Германией. Ошибка при заключении с Германией договора о ненападении дала ей возможность ввязаться в никчемную войну. Теперь нашим стало ясно, что войны с Германией не избежать, что рано или поздно она будет нам навязана.

На границе идет усиленная спешка по сооружению укреплений. Подвозят войска. Немцы тоже не дремлют. Из иностранной прессы ясно, что они перебросили крупные силы на восточный фронт. Что главное командование переместилось в район Пруссии и т.д. Наши опровергают, но кому это нужно, если всем ясно, что немцы решили с нами драться. Германии нужна нефть, сырье, хлеб и т.д. — этого у неё нет. Россия ей не дает то, что хотелось бы в полном объеме. Кроме этого она боится за свой тыл. Все в мире толкает Германию на борьбу с СССР.

Готовы ли мы к войне? Нет, не совсем. Но если война будет навязана немедленно, придется уступить ряд территорий. В особенности присоединенные области в 1939-40 г.г. Защищать их не выгодно по ряду соображений. Основные — это то, что противник найдет широкую поддержку 5 колонны. Укреплений обороны нет и т.п.». А 18 июня Тарас Марченко добавил: «Сегодня вечером затемнили по приказу Военного Совета города: Ригу, Двинск [Даугавпилс], Митава [Елгава], Либава [Лиепая]. Симптомы плохие.

Усиленно строятся траншеи, оборудуются подвалы и щели для укрытия людей от авиации.

Между прочим, сообщали, что в прошлом месяце в Крыму было настоящее северное сияние. В простонародье говорят, что это к войне».

Также лейтенант Красной Армии латыш Янис Гринвалдс 18 июня записал в дневнике: «Профсоюз учителей организует экскурсию в Москву. Военная атмосфера пугает людей, желающих мало».

Но после совещания 18 июня у Сталина никаких кардинальных мер принято не было. Было приказано рассредоточить авиацию на полевых аэродромах. Но поскольку прямого предупреждения о возможности скорого германского нападения командованию приграничных округов передано не было, так же как не было разъяснено, предстоит ли Красной Армии наступать или обороняться, и самолеты разместили на аэродромах, находившихся у самой границы, для поддержки советского наступления, что сделало их уязвимыми для германских атак с земли и воздуха.

С другой стороны, ряд решений выглядел как подготовка к реализации плана советского наступления. Так, Постановление СНК СССР и ЦК ВКП(б) «О маскирующей окраске самолетов, взлетно-посадочных полос, палаток и аэродромных сооружений» должно было быть выполнено в основной своей части к 20 июля, что было явно поздно. Переброска войск к границам из внутренних округов продолжалась, и Сталин, как кажется, вплоть до 22 июня верил, что удастся осуществить советское наступление. Даже в отданной в ночь на 22 июня директиве о приведении приграничных войск в боевую готовность, они были предупреждены «не поддаваться на провокации». А уже в первый день войны был отдан приказ о проведении контрударов силами всех сосредоточенных у границ механизированных корпусов, что фактически обрекло их на разгром. Сталин, да и Тимошенко с Жуковым, явно недооценили своего противника.

Между тем, начатый хотя бы за 4 дня до нападения отвод основной массы советских войск на укрепления по линии старой госграницы позволил бы уменьшить потери Красной Армии и замедлить продвижение немцев, хотя избежать поражения в приграничных сражениях все равно бы не удалось из-за значительного превосходства вермахта в уровне боевой подготовки и командования.

Тем временем в Москве в связи с заявлением ТАСС от 14 июня распространялись самые нелепые слухи. Академик Владимир Вернадский 19 июня записал в дневнике: «Говорят, что Г[ермании] был представлен ультиматум в 40 часов вывести ее войска из Финляндии — на севере у наших границ. Немцы согласились, но просили об отсрочке — 70 ч[асов], что было и дано». Естественно, ничего подобного в действительности не было.

Между прочим, русские эмигранты, находившиеся в Германии и оккупированных странах, как и местное население, за 2-3 дня до 22 июня уже почти не сомневались, что война начнется в ближайшие дни. Княгиня Мария Васильчикова, жившая в Берлине, 20 июня отметила в дневнике: «Звонил Адам Тротт. Он один из немногих знакомых мне мужчин, кто любит подолгу говорить по телефону. Он приготовил мне какую-то работу, «которая меня отвлечет от всего прочего» — то есть, очевидно, от войны с Россией, которая, похоже, на носу». В тот же день в Париже историк и филолог Петр Ковалевский записал: «По дороге на урок встретил нашего почтальона, который остановил меня и долго говорил о войне между СССР и Германией, о которой в один голос говорят все французы, хотя и радио, и газеты молчат. Откуда идут эти слухи? Я знаю все больше по заключениям из логического развития событий и то не так уверен, что все начнется не сегодня-завтра, а все окружающие французы считают, что это дело одного-двух дней». А 21 июня Ковалевский отметил: «На русской границе сосредоточено немцами свыше 100 дивизий. Вечером шли слухи о войне. Немцы говорили русским в гаражах, что скоро они вернутся к себе». Нобелевский лауреат писатель Иван Бунин, живший во французском Грассе, 21 июня записал: «Везде тревога: Германия хочет напасть на Россию? Финляндия эвакуирует из городов женщин и детей... Фронт против России от Мурманска до Черного моря? Не верю, чтобы Германия пошла на такую страшную авантюру. Хотя чорт его знает. Для Германии или теперь или никогда — Россия бешено готовится».

Советские генералы, наконец, осознали, что войны не избежать. 20 июня Андрей Еременко, 19 июня получивший назначение командующим 16-й армии, сформированной в Забайкалье и дислоцировавшейся на Украине, главной причиной этого неожиданного назначения считал то, что «на Западе назревали события войны. Заключенный на днях договор между Германией и Турцией знаменовал собой рост обострений между СССР и Германией.

Подготовка к войне с Германией началась наиболее активно с марта месяца и всё нарастала в апреле — мае. Производилась переброска войск на запад, создавались ударные армии и т. д. Расставлялись кадры. Этим вызвана и моя переброска». Свидетельство Еременко подтверждает, что активное наращивание советских войск на Западе началось с марта 1941 года, когда был принят план развертывания Красной Армии на Западе от 11 марта 1941 года.

Начальника штаба 3-й армии Западного фронта генерал-майор Александр Кондратьев 20 июня уже понимал неизбежность войны: «Каждый день за последнее время над Гродно появляются немецкие самолеты, причём, не в одиночку, а тройками, пятерками и даже девятками. Что им нужно? Почему не дают приказа о встрече этих «гостей» нашими активными средствами???

{{quote_a5mTkyDcj}}

По агентурным данным в Восточной Пруссии и, в частности, в районе Пыкк, немцы сосредотачивают крупные силы. На направлении Пыкк — Граево якобы сосредоточено до 35000-40000 немецких солдат. Распорядился о немедленной передаче этих данных в штаб округа и об усилении наблюдения за государственной границей. Из нашего тыла к госгранице подтягиваются новые дивизии.

К нам приходит 85-я стрелковая дивизия с генерал-майором Бондовским, за ней двигается 17-я стрелковая дивизия, которую я встретил 16 июня на марше; тронулась 37-я стрелковая дивизия из Витебска и Лепеля и штаб 21-го стрелкового корпуса — из Витебска же. Что сие все значит??? Да, видимо, тучи сгущаются, приближаются серьезные дни!»

Нарастание военной тревоги чувствовало и гражданское население. 21 июня, в последний мирный день, Арсений Державин записал: «С тех пор, как я веду сознательную жизнь, еще никогда не было такого напряженного состояния в международной обстановке, как сейчас».

А московский школьник Лев Федотов, только что окончивший 9-й класс, 21 июня дал удивительно точный прогноз хода и исхода войны, которая должна начаться в ближайшие дни: «Теперь, с началом конца этого месяца, я уже жду не только приятного письма из Ленинграда, но и беды для всей нашей страны — войны. Ведь теперь, по моим расчетам, если только действительно я был прав в своих рассуждениях, т. е. если Германия действительно готовится напасть на нас, война должна вспыхнуть именно в эти числа этого месяца или же в первые числа июля. То, что немцы захотят напасть на нас как можно раньше, я уверен: ведь они боятся нашей зимы и поэтому пожелают окончить войну еще до холодов.

Я чувствую тревожное биение сердца, когда подумаю, что вот-вот придет весть о вспышке новой гитлеровской авантюры. Откровенно говоря, теперь, в последние дни, просыпаясь по утрам, я спрашиваю себя: «А, может быть, в этот момент уже на границах грянули первые залпы?» Теперь нужно ожидать начала войны со дня на день. Если же пройдет первая половина июля, то можно уж тогда будет льстить себя надеждой, что войны в этом году уже не будет.

Эх, потеряем мы много территории! Хотя она все равно потом будет нами взята обратно, но это не утешение. Временные успехи германцев, конечно, зависят не только от точности и силы их военной машины, но также зависят и от нас самих. Я потому допускаю эти успехи, потому что знаю, что мы не слишком подготовлены к войне. Если бы мы вооружались как следует, тогда бы никакая сила немецкого военного механизма нас не страшила, и война поэтому сразу же обрела бы для нас наступательный характер, или же, по крайней мере, твердое стояние на месте и непропускание за нашу границу ни одного немецкого солдата».

Красной Армии действительно удалось не только отбить всю потерянную территорию, но и взять Берлин. Но за победу пришлось заплатить жизнями более 40 млн советских граждан.