«Коммунисты России» требуют прекратить показ сериала «Зулейха открывает глаза» - «это плевок в лицо всему нашему российскому народу», актриса Чулпан Хаматова заявляет о проклятиях и оскорблениях в свой адрес, сеть полнится обвинениями авторов а антисоветчине. Безобидный сериал отвлек даже от коронавируса – по-видимому, он напомнил о главной травме, от которой российское общество так и не излечилось.
Два сериала подряд на государственных телеканалах вызывают похожую гневную «реакцию в сети», как это принято писать. Помимо нынешней «Зулейхи», чуть раньше примерно в тех же выражениях реагировали на «Заступников» на Первом канале (про адвокатов, которые защищали советских диссидентов; сценарий основан на воспоминаниях Дины Каминской). Причем, конечно, стоит отметить этот «язык гнева»: ключевые слова – «диверсия, вредительство и антисоветское»! Бог мой, с точки зрения этих людей «антисоветское» есть уже что-то несусветное, невозможное, оскорбительное. Хотя вся новая Россия и есть, собственно, антисоветское – поскольку ее фундамент, по крайней мере заложенный в 1991 году, был выстроен именно на противопоставлении советскому проекту. И это антисоветское – повсюду, в каждой детали: взять хотя бы полки в продуктовых магазинах, несмотря на разгар пандемии.
Но тут еще важно понимать разрыв между «специалистской», интеллигентской картиной мира - и народным представлением о реальности. Условные «мы» замечаем ежедневные попрания прав человека и неуклонный российский транзит от авторитарного к тоталитарному. Но достаточно спуститься на самый низ, в «Яндекс-дзен», в эту шахту русского бессознательного, чтобы понять, что в представлении большинства «либералы» – это и «экономический блок в Кремле», и российское телевидение, и сама нынешняя власть (особенно после пенсионной реформы). И теперь разгневанное большинство опасается, что, пока они сидят дома, коварные «либералы», воспользовавшись карантином, задумали с помощью таких вот сериалов лишить их последнего - гордости за прошлое. Это навязчивая идея, внушенная когда-то тем же телевизором, теперь стала народной доминантой (кстати, параллельным этому мифу является другой народный страх: что вся эта «пандемия» есть хитрый план мирового правительства – чтобы окончательно «чипировать население» и превратить нашу жизнь в электронный концлагерь). Люди, как всегда, опасаются не реальных угроз, а выдуманных – это не новость. 
Естественно, сериалы эти никакая не диверсия и не внутреннее диссидентство. Оба они сняты с той степенью компромиссности, которая допустима сегодня на нашем ТВ: критика отдельных недостатков – при одновременном признании общего «величия прошлого». Говорить об ужасном можно, но с присказкой «зато какую страну построили» или «зато какого врага одолели». Это, конечно, тезис алогичный – страдания народа под пятой государства не усиливали, а наоборот, ослабляли страну. Оба сериала ничуть не нарушают этой «нормы»; может быть, лишь чуть-чуть ее расширяют. Однако такой подход является вполне допустимым с точки зрения сегодняшней идеологии, все это «можно» (да и как на госканалах может выйти что-то по-настоящему скандальное). Мало того: если и существует сегодня какая-то этическая и эстетическая «кремлевская норма», она вполне включает в себя и «рассказ о репрессиях» - как это было в CCCР. На этом, собственно, и было воспитано «поколение Путина» – в фильмах о советских чекистах начиная с 1960-х годов принято было говорить что-то вроде «у нас не пытают» – давая понять, что времена изменились. («У нас теперь не расстреливают», с отеческой интонацией говорит чекист в исполнении актера Соломина в сериале «ТАСС уполномочен заявить»; он же долго задушевно беседует с бывшим власовцем, который «искупил»). И в этом даже был известный повод для гордости – что вот, мол, и мы очистились (дикие подробности о деле «Сети», запрещенной в РФ, наглядно демонстрируют нам, как система «очистилась»).
Естественно, сериалы эти никакая не диверсия и не внутреннее диссидентство
И Гузель Яхина, и авторы сериала, и издательство, в котором выходят книги Яхиной, прекрасно эти условности знают и соблюдают. Например, во втором романе Яхиной, о немцах Поволжья («Дети мои»), все самое ужасное (людоедство во время голодомора) происходит как бы в отсутствие главного героя (он живет на выселках и всего этого не видит – а, стало быть, и мы, читатели, тоже). А Сталин (появление которого в сериалах, а теперь и книгах, служит своего рода охранной грамотой для авторов допустимой «крамолы») хотя ужасный, но и великий. Сериал снят с той же степенью исторической достоверности – то есть с той же степенью недоговорок, компромиссов и полуправды.
Единственное, но очень важное отличие и книг Яхиной, и сериала по ее роману – в непривычном для сегодняшнего зрителя и читателя ракурсе: она выбирает в качестве героя неизвестного, безвестного человека, немого (во втором романе - буквально) свидетеля истории. Но эта простая смена ракурса сегодня меняет сразу все: мы вдруг видим картину советской жизни не сверху, не из кремлевского кабинета, как у нас принято, а снизу, с земли. Как только ты смотришь на происходящее не с точки зрения государства, а с позиции обыкновенного человека, этот человек автоматически превращается в жертву государства; и бесправие, насилие и несправедливость неизбежно становятся главной темой повествования – а не «величие свершений». Эта перемена происходит в своем роде автоматически – просто потому, что человек в принципе слабое и беззащитное существо, даже если он живет в относительно счастливом обществе. Даже насквозь советская, идеологизированная «Судьба человека» Сергея Бондарчука за счет этой перефокусировки вызывала человеческое сочувствие к герою. И это был тот единственный компромисс, на который соглашалась советская власть: иногда переключаться с государственного размера на человеческий. Не семья, не взвод, не производственная бригада – героем изредка становился человек сам по себе, что придавало любому повествованию экзистенциальное измерение. Где-то в глубинах советского кино мелькают старшие братья и сестры «Зулейхи» - «Сибириада» Кончаловского или «Долгая дорога в дюнах»; а позже, уже в наше время, - сериалы, снятые по романам «Жизнь Клима Самгина» и «Доктор Живаго». Страдание, мытарства, житие – человеческой единицы.
Но даже от этого простого переключения, перемены взгляда – c государства на человека - нынешнего массового зрителя, воспитанного пропагандистским телевизором, корежит и мутит. Раздражает, во-первых, что кроме несущих элементов государствообразующей стены – чекистов, космонавтов, хоккеистов, военачальников – приходится учитывать теперь и какие-то «мелкие детали» общества, каких-то неудобных, подозрительных человечков – высланных крестьян, например, не говоря уже об адвокатах или диссидентах. Проблема в том, что уже и самому зрителю на 21 году государственной пропаганды кажется скандальным такой взгляд на жизнь - не с точки зрения кремлевских богов и героев, а c позиции «щепки», контингента, расходного материала и статистической погрешности. Нормальное, человеческое как раз и представляется сегодня нарушением нормы. Во-вторых, сам по себе разговор об экзистенциальном страдании человека зритель воспринимает как диверсию, подкоп под «основы общества». Это вызывает раздражение именно потому, что такое измерение напоминает зрителю о его собственном экзистенциальном одиночестве и травме в тоталитарном государстве.
Но даже от этого простого переключения, перемены взгляда – c государства на человека - нынешнего массового зрителя корежит и мутит
Фокус кино ведь в том, что зритель неизбежно начинает идентифицировать себя с героем или героиней – в нашем случае со страдающей, пораженной в правах Зулейхой, личное насилие по отношению которой неотделимо от государственного. Причем мы понимаем, что это еще не вся правда о страдании и насилии. Еще одно странное чувство, догадка возникает после всего пережитого – у условной Зулейхи в 1950-60-е годы, – а следом и у каждого зрителя с советским опытом. Что все ужасы, все страдания, которые ему пришлось пережить, никак не компенсируются коллективными достижениями и победами государства и даже последовавшими затем относительными благополучием и свободой. Дело в том, что это советское «благополучие» 1960-70-х, которым у нас так принято восхищаться, было куплено ценой таких диких компромиссов с совестью (недаром главный роман Сорокина «Норма» построен на буквальной реализации поговорки «хлебнуть говна»), ценой такого страха и насилия, что никакими «достижениями» эту травму не смыть и не вытравить. Насилие и страх постепенно стали самой сутью, фундаментом этой жизни. А во-вторых, советский человек понимал, что от него лично мало что зависело, он был лишь игрушкой в руках судьбы, и то, что он остался жив, было лишь результатом случайности, везения. И никакими отсылками к общему величию эта травма не может быть компенсирована – вот, вероятно, именно эта мысль, невольно заложенная в романе Яхиной, и в сериале, более всего и смущает, и травмирует сегодняшнего зрителя.
Собственно, план нынешней «ресоветизации», реализуемый с помощью пропаганды на телевидении, предлагал именно это – лечить личные травмы общим величием и гордостью за прошлое. И это работает до какого-то момента, пока вдруг случайность (ну вот хотя бы этот сериал) не напомнит о настоящей цене, уплаченной человеком при тоталитаризме. Признать это страшно неприятно –однако именно это признание и открывает путь к выздоровлению от тоталитарного. Путем обретения через страдание собственного Я и решения строить дальнейшую жизнь на других основаниях. Это важнейший момент, который знаменует переход от государства тоталитарного к человеческому, демократическому. С этого момента «разочарования» начинается путь к восстановлению человеческого достоинства (под лозунгом «больше никогда»). Однако прежде чем это произойдет, придется пережить у травму еще раз - чтобы ее осознать и, как говорят психологи, «принять». Сериалы в принципе и должны выполнять эту важную работу – но, судя по реакции публики, зрители как раз и не желают этого «принятия».
Для большинства это «вылупление» из коллективного теста столь ужасно, что они предпочитают отпихиваться от этой возможности, избегая ее и откладывая на потом. И каждый раз, когда случаются такие неконтролируемые массовые вспышки гнева, нужно понимать, что мы имеем дело именно с этим – с очередным отказом общества «признать самих себя» - в качестве страдающей, но личности. Этот момент все равно рано или поздно, конечно, наступит – но с каждым годом, с каждым десятилетием отсрочки он будет все более мучительным.
Главная иллюстрация: Оскар Рабин. «УРА!». 1965. Собрание Эрика Багдасаряна