Сегодня один из самых неформальных и искренних юбилеев, когда-либо отмечавшихся на территории СССР, — день смерти Сталина (потому и отмечался он всегда на кухнях, без фанфар и фестивалей). С тех пор про кончину тирана написаны тонны диссертаций и книг, в кино сняты знаменитые триллеры и комедии, поставлены спектакли. Через год после того, как «усатый сдох», советский писатель Эренбург опубликует повесть «Оттепель», название которой станет эмблемой целой эпохи. Многомиллионный народ буквально оттаял.
Но одно обстоятельство слишком часто остается в тени ярких исторических ярлыков, проштампованных на том времени: «хрущевский» XX съезд КПСС состоялся через три года после избавления от душегуба, и он был не началом, а итогом стремительной трансформации, начавшейся уже 6 марта (а для верхушки — 4 марта, когда еще при живом Сталине было кощунственно распущено недавно придуманное им Бюро Президиума ЦК КПСС).
Из этого следует второй вопрос, куда более сложный: как вышло, что система, которую огнем и мечом строили легионы отборных опричников, обеспечивали тысячи педантичных стряпчих, где декорации оформляли знаменитые на весь мир режиссеры, композиторы и писатели, а тащили на своих плечах миллионы преданных и выносливых рабов, уже к концу 50-х так разительно изменилась (как бы ни старались ее фасад поярче украсить рубинами, кумачом, серпочками и молоточками). Говоря коротко: еще в 1952 году в СССР намечалось «окончательное решение еврейского вопроса» и были миллионы заключенных, а уже в 1956-м в Москве и Ленинграде с триумфом гастролировала американская труппа «Порги и Бесс», а еще через три года Никита Хрущев встречался в Америке с Мэрилин Монро и Фрэнком Синатрой.
Не будем выражаться обиняками. Это сакраментальный вопрос дня: почему могучая и безнадежная в своей жестокости система вдруг с готовностью и стремительностью начинает расползаться, как только из нее вынимают всего один шуруп, пусть даже весьма длинный и толстый?
Одним словом: что будет, когда сдохнет Путин?
* * *
Уже 9 марта 1953 года на траурном митинге Берия упоминает крестьянство без эпитета «колхозное», а интеллигенции на всю площадь напоминает, что у нее есть права, записанные в Конституции. В приватной беседе с Микояном Берия подтверждает, что это всерьез. Сразу после похорон он вручает Молотову возвращенную из ссылки жену. Тем временем Маленков от имени ЦК распекает главреда «Правды» Шепилова, что его, Маленкова, речь в «Правде» заверстана более крупным кеглем, чем Молотова и Берии. А в итоге совещания звучит немыслимое: «В дальнейшем не следует цитировать только одного из выступавших на траурном митинге. Это было бы, во-первых, незаслуженно, а во-вторых, неправильно, ибо попахивает культом личности. Считаем обязательным прекратить политику культа личности!»
(Cо смерти Сталина не прошло и недели.)
С 20 марта Сталин без объяснений пропадает из заголовков газет. В конце марта объявляется широчайшая амнистия — отпущен миллион человек со сроками до пяти лет. (Да, полмиллиона «контрреволюционеров» Берии выпустить не позволили, но и это не за горами.) 3 апреля отпускают кремлевских врачей. Тогда же членов ЦК начинают документально знакомить с ролью Сталина в репрессиях. Константин Симонов записывает: «Документы были похожи на правду и свидетельствовали о болезненном психическом состоянии Сталина».
(Со смерти Сталина не прошло и месяца.)
К 9 мая Сталин полностью исчез из газет, на праздничную демонстрацию колонны вышли вообще без портретов вождей, прервано издание сталинского собрания сочинений, причем уже набранные тома рассыпаны в типографии. На этом можно прервать широко известную историческую хронику, мне лишь хотелось отметить саму скорость развития событий.
* * *
Что же произошло с ближайшими соратниками дорогого и любимого товарища Сталина? Как перевернулось их большевистское сознание с тех пор, как кастелянша Матрена Бутусова доложила дежурным чекистам, что Иосиф Виссарионович лежит на полу, а «под ним помочено»?
Конечно, ничего нового с ними не случилось, кроме чувства глубокого удовлетворения. Вошло в анналы воспоминание Симонова о совещании коммунистической верхушки 5 марта: «У меня было ощущение, что появившиеся оттуда, из задней комнаты, в президиуме люди, старые члены Политбюро, вышли с каким-то затаенным, не выраженным внешне, но чувствовавшимся в них ощущением облегчения».
Берия и Маленков, да и все с мозгами чуть объемней, чем желудь Ворошилова, на плечи которых после войны лег груз реального управления хозяйством, прекрасно знали, в каком состоянии находится империя, внешне захватывающая все новые территории, только что получившая свою атомную бомбу и строившая в своей столице гигантские вавилонские зиккураты под Университет, гостиницы и МИД.
Именно непогрешимость, величие и имперский гений Сталина сыграли злую шутку с системой. В то время как Сталин мог похвастаться самым большим золотым запасом за всю историю и прижизненными монументами по всей стране высотой с 15-этажный дом, в 1947 году разразился страшнейший голод (о котором почему-то до сих пор мало кто вспоминает). В Елисеевском была красная икра, в ГУМе — соболиные шубки, а миллионы людей, даже получив зарплату, не могли купить в магазине простой муки — ее там не было. А у крестьян не было и зарплаты. Промышленность стонала от милитаризма и бессмысленных войн, продолжавшихся уже и после победы над Гитлером.
Берии и Маленкову это было хорошо известно (помните трансляцию с недавней ночной заседаловки, где Сечин, Миллер и Набиуллина сидели буквально с черными лицами, остальные спали?). И они понимали, что долго все это хозяйство не протянет. Единственное, что заставляло их сохранять poker face и преданность делу Маркса — Энгельса — Ленина — Сталина, — лютый до дрожи страх и знание, что у Сталина в личном сейфе не метафорически, а буквально лежит на каждого по папке.
А вся коммунистическая (патриотическая, имперская, милитаристическая) позолота — это для рядовых граждан. Когда умер Сталин (уже и сам ко всем этим серпочкам и молоточкам относившийся весьма цинично), у них на месте памятных всем нам Суркова и Павловского возвысился флегматичный Суслов, умевший оформлять совершенно любое решение цитатой из Ленина (видимо, он был единственный из них, кто действительно прочитал все тома кровавого графомана). Но как бы кто из них ни клялся на красных томиках, единственным путем выживания системы они уже восемь лет видели только прекращение войн, сокращение армии и даже МВД, возвращение денег в колхозы (а Берия с Маленковым замахивались и на саму колхозную систему, за что и поплатились). Первобытный инстинкт самосохранения заставил их немедля после похорон резко нажать на тормоз.
Но выживание системы неминуемо превратилось и в ее перерождение, как выживание динозавра перерождает его в птицу.
Как говорит выброшенный из МХТ Чехова выдающийся актер Дмитрий Назаров про лично ему знакомую Z-публику типа Шахназарова и даже Соловьева — со своей истеричной поддержкой войны они не пройдут и простого теста на полиграфе. В 1953 году для всей советской верхушки таким полиграфом стала смерть Сталина. Из могучей и непобедимой системы выпал всего один винтик.
Много писали об интригах и борьбе за власть в то время. Отряд терял одного бойца за другим. Но это была внутренняя игра, которая уже не могла повлиять на общий неумолимый дрейф системы к более либеральной, более мирной, безопасной, стабильной и даже чуть более богатой жизни. Чего бы субъективно ни добивался суровый Молотов, суетливый Хрущев и, как выяснилось, вовсе не всесильный Берия, уже 5 марта верх взяли законы природы.
Убийство Берии, падение Маленкова, выдвижение Хрущева, триумфально закрепившего свою власть XX съездом партии, расправа с «антипартийной группировкой» и фатально примкнувшим к ней Шепиловым парадоксальным образом можно считать уже не «оттепелью», а реакцией, возвращением на консервативные позиции и реваншем партийного аппарата. Конечно, «всего лишь» за вычетом репрессий: по контрасту с казнью Лаврентия Палыча и пары-тройки его подручных, никого из верхушки больше не сажали, даже ненадолышко.
Российский ученый (которого я бы не хотел называть в силу того, что The Insider в РФ — «нежелательная организация» и «иностранный агент» и сам факт разговора с нами для него сегодня опасен) в разговоре по зуму кратко описал сюжет трансформации власти на этом этапе:
«Партия оказалась отодвинута от рычагов управления в последние годы жизни Сталина. В Советском Союзе был принцип ведомственности, когда исполнителями политических решений были министерства. У них были свои вертикали власти. Крупные предприятия, прежде всего оборонные, были независимы от партийных руководителей на местах. У них были свои руководители в Москве, они получали централизованно ресурсы. Создатели этой системы Маленков и Берия играли важную роль в советском ВПК и в территориальном управлении. Партийное руководство оставалось отодвинуто, и Хрущев в этом триумвирате должен был играть подчиненную роль. После того как удалось убрать Берию, оказалось, что партийный аппарат может стать важной опорой для Хрущева. В известной книге Юрия Аксютина описан эпизод, когда на одном из совещаний Маленков пытался „укоротить“ партийный аппарат со всеми его привилегиями, а Хрущев наоборот сказал, что как раз на партийном аппарате все у нас держится, — и заслужил аплодисменты. Реальный контроль коммунистической партии восстановился и над „силовиками“, и позже над вооруженными силами.
В тридцатых Большой террор нанес очень большой удар по партийному аппарату. В ходе войны аппарат оказался во многом в подчинении у военных управленцев, и это продолжалось и после войны. Когда же Хрущев по должности оказался главой партии, он понимал, что партийный аппарат может служить его опорой».
Но это была уже, как говорится, «другая страна», и, повторюсь, расправа с Берией была последней внесудебной расправой, осуществленной с помпой сталинского «большого стиля». После этого, даже если ты попадал в опалу у своих партийных боссов, то мог не бояться расстрела и Колымы, на хозяйственных совещаниях и в экономических институтах оказались возможны дискуссии и разные мнения. Маленкова обвинили в «правом уклоне», но не убили, как Бухарина, и даже после провала антихрущевского переворота всего лишь отправили директором ТЭЦ. Либерализацию, с ловкого паса Суслова, обозвали «возвращением к ленинским нормам», но ради Бога, «не убий» — это «норма» вовсе не ленинская.
Позже у Твардовского была возможность тиражом 121 900 экземпляров опубликовать Солженицына (который будет перепечатан в «Роман-газете» вообще миллионным тиражом и чуть не получит Ленинскую премию). В молодежных кафе расцвели джазовые танцы, в «Кавказской пленнице» полураздетая героиня танцевала твист, а за «подпольные» магнитофонные записи ни Высоцкому, ни Окуджаве ничего не было, наоборот, в итоге всюду продавались их официально выпущенные пластинки, а некоторые песни становились заглавными в советских фильмах-блокбастерах (Галича, Бродского, Солженицына и многих других, уже при Брежневе, наказывали странно — выгоняли в безопасный Свободный мир).
Да, иногда дракон просыпался и начинал выпускать сернистые клубы дыма, и под ту или иную кампанию могли попасть честные люди, и были политзаключенные, и было много дикого и страшного. Но приравнять ни к 1937, ни к 1929, ни к 1918 году эту страну было уже невозможно.
Коммунистическая система и имперское сознание никуда не делись, но дрейф этой гигантской глыбы льда к берегу уже начался.
* * *
Ни товарищу Лысенко, ни братьям Ковальчукам не удалось отменить законы физики и химии. Законы термодинамики не подчиняются ни Сталину, ни Путину, даже если у них есть и ядерный чемодан, и чемодан для сбора фекалий. Буржуазные ученые Чейн и Стокс установили, что, если система регулярно испускает подозрительные хрипы, ее час пробьет неминуемо, какими побрякушками и цветными стеклышками ее ни украшай.
А после нашего будущего «5 марта» все будет еще быстрее. И, как говаривал некто Коба, — «лучше и веселее».